Лоуренс Дэвид Герберт - Дочь Барышника
Дэвид Герберт Лоуренс
Дочь барышника
Рассказ
Перевод с английского Ларисы Ильинской
-- Ну, Мейбл, а ты как собираешься?-- с глупой небрежностью спросил
Джо. За себя он не волновался. Не дожидаясь ответа, он отвернулся и сплюнул
табачную крошку. За себя он был спокоен, а прочее его не интересовало.
Три брата и сестра сидели за столом с остатками завтрака, пытаясь
изобразить нечто вроде семейного совета. Утренняя почта подвела последнюю
черту под их разорением: все было кончено. Сама столовая -- мрачная, с
тяжелой, красного дерева мебелью -- и та, казалось, обреченно ждала конца.
Семейный совет проходил вяло. Трое мужчин, развалясь вокруг стола,
обменивались неопределенными репликами о своем положении, и чувствовалось
почему-то, что все это -- впустую. Девушка держалась особняком, невысокая,
хмурая, лет двадцати семи. Братья жили своей жизнью, она -- своей. Она была
бы хороша собой, но безучастная -- "бульдожья", по выражению братьев,--
неподвижность портила ее лицо.
Снаружи донесся нестройный конский топот. Мужчины, все так же развалясь
на стульях, повернули головы к окну. За темными кустами остролиста,
отделяющими полоску газона от дороги, показалась кавалькада -- это со двора
выводили на прогулку лошадей. Выводили в последний раз, последних лошадей,
которым суждено было пройти через их руки. Братья проводили их критическим и
отчужденным взглядом. Привычная жизнь рушилась, и это их пугало, ощущение
надвигавшейся беды лишало их внутренней свободы.
А между тем на вид все трое были молодцы хоть куда. Старший,
тридцатитрехлетний Джо, полнокровный и сильный, был по-своему красив. Его
щеки пылали, глаза беспокойно перебегали с предмета на предмет, полные
пальцы пощипывали смоляной ус. Чувственный рот его в улыбке открывал зубы, и
по всему было видно, что он глуповат. Сейчас он провожал лошадей
остекленелым от бессилия взглядом, как бы пришибленный неизбежностью своего
падения.
Могучие ломовые лошади прошествовали мимо. Вчетвером, связанные голова
к хвосту, они мерно шли туда, где от большой дороги отходила тропа, с
пренебрежением шлепая огромными копытами по черной жидкой грязи, покачивая
крутыми крупами и неожиданно переходя на рысь за несколько шагов до
развилки, когда сворачивали за угол. В каждом их движении угадывалась
тяжеловесная дремотная мощь и тупость, которая удерживала их в ярме. Конюх
впереди оглянулся, дернул повод -- и процессия скрылась из виду за
поворотом. Только тугой, упругий хвост последней лошади то и дело
показывался из-за кустов, пружиня в лад мощному крупу, пока они покачивались
за неподвижной изгородью.
Джо следил за ними безнадежным взглядом. Для него лошади были точно
часть его собственного тела. Точно часть его самого отнимали у него вместе с
ними. Хорошо, что он обручен с женщиной одних с ним лет, и поэтому ее отец,
служащий управляющим в соседнем имении, позаботится о том, чтобы обеспечить
ему место. Он женится и впряжется в упряжку. Жизнь кончена, отныне он --
подневольная рабочая скотина.
Он с трудом оторвал взгляд от окна, слыша, как замирает в отдалении эхо
конских копыт. И тотчас с глупой суетливостью сгреб с тарелок обрезки
ветчинной кожицы и, присвистнув, бросил их терьеру, лежащему у каминной
решетки. Он следил, как собака глотает их, дожидаясь, покуда она заглянет
ему в глаза. Слабая, бессмысленная усмешка тронула его губы, и тонким глупым
голосом он сказал:
-- Когда-то тебе еще перепадет ветчинки? Верно я говорю, маленькая
сучка?
Собака уныло помах
